Полине Виардо - Письма (1850-1854) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

С французского:

Куртавнель.

Вторник, 7 мая 1850, Гуно передал мне вашу записку, дорогая госпожа Виардо: вы добры, как ангел, но мне, право, слишком тяжко возвращаться к той же теме: мое решение и так уже слишком меня огорчает1. Скажу вам только одно: вы рекомендуете мне быть осторожным: осторожность советует мне возвратиться немедленно: оставаться в Европе дольше было бы величайшей неосторожностью. Впрочем, в письме, которое вы, должно быть, вчера получили, я уже изложил вам мои доводы. Я в отчаянии - без преувеличения - оттого, что вас огорчаю... вы легко можете представить себе, что во мне происходит: пощадите меня, прошу вас, мои добрые друзья, не делайте моей участи тяжелее; она, поверьте мне, и так уже достаточно тяжела. В будущий понедельник я покину Куртавнель: три дня я проведу в Париже. Не пишите мне больше сюда: вате письмо меня уже не застанет: пишите в Париж, улица и гостиница Пор-Магон. Из Парижа я уеду 10-го, 20-го буду в Берлине. До сих пор я был слишком счастлив: жизнь начинает показывать мне оборотную сторону своей медали. Но не надо падать духом - и как хорошо будет вновь оказаться в гавани, одержав победу над шквалом. Только бы при мне оставалось ваше расположение - я на него рассчитываю... И тогда я сумею перенести все мыслимые неприятности. Не будем же больше говорить об этом неизбежном путешествии. У нас будет время сделать это в Берлине.

Погода здесь переменилась: стало теплее. Третьего дня у нас был великолепный день. Однако, если вы хотите сохранить немного дичи в окрестностях Куртавнеля, то вам придется приобрести белый дом2, сущий притон браконьеров: не проходит и дня без того, чтоб здесь не слышались ружейные выстрелы, а прогуливаясь вчера по полям, я нашел трех растерзанных куропаток. У Дианы3 случился выкидыш: признаюсь, что я этим весьма доволен: это большое облегчение. Но бедняжка очень мучилась. Теперь ей лучше. Султан все такой же неуклюжий толстяк. После завтрака я кормлю их на крыльце, но некому петь вариации Роде4. Что касается музыки, то Гуно сочинил оду Алкея5: это просто великолепно - по стилю и колориту. Ему надо будет очень постараться, дабы превзойти самого себя в том, что он заставит петь Сафо; но я считаю, что он на это способен. Ну, ну, я думаю, что его опера будет довольно приятной. Г-же Гуно в Куртавнеле, как будто, правится; нам недостает только хорошей погоды... и присутствия хозяев дома. А посему мы об этом очень часто думаем. Мы очень вам благодарны за все подробности, которые вы сообщили нам о "Пророке": итак, эти добрые немцы стали сговорчивее: wahre Meisterin im Gesang und Spiel {она - подлинный мастер в пении и игре (нем.).} - еще бы! Но что за гнусность освистывать Мейербера! Кстати, "La Presse" официально объявила, что м-ль Альбони будет дебютировать в партии Фидес в "Пророке". Г-н Рокеплан не стесняется. Если этот дебют состоится, когда я буду еще в Париже, я во что бы то ни стало пойду поглядеть на это!6 Я только что перечитал свое письмо: оно очень холодно, очень натянуто, очень мало интересно... Послушайте, не надо на меня за это сердиться. Говорю вам без обиняков: мне ужасно грустно. Мне не хочется огорчать себя еще больше - ни, тем более, вас,-- сообщая вам о том, что у меня на сердце - но сам я не могу говорить о чем-нибудь другом, не прибегая к деланной веселости, которая, если вы но разгадали замысла,-- вас, может быть, и шокировала в моем последнем письме. Вино откупорено - надо его пить... Да, но вкус этого вина очень горек.

Но забудьте поручить вашей матушке или м-ль Берте нанять человека в помощь садовнику: парк и сад - между нами говоря - очень грязны.

Сирень сейчас очень хороша. Всё в Куртавиеле покажется мне прекрасным накануне моего отъезда, милый Куртавнель!

Вы видите: когда я говорю то, что думаю, я рискую вас огорчить, а говорить о чем-нибудь другом мне трудно.

Я перечел "Жанну"7: это нежно я красиво... Только Жанна иногда бывает слишком уж педантична... Героини г-жи Санд часто страдают этим недостатком - об этом свидетельствуют маленькая Фадетта8, Консуэло в "Графине Рудольштадт"9, и т. д. Но все, что его создано, несет на себе печать мастера. В ее восхитительной манере писать есть мощь и широта. Me знаю ничего более прекрасного, чем сцена сенокоса. Вы помните чтение "Мопра"10. Я вспоминал об этом на вершине Пик-дю-Миди - вообразите, тому будет скоро уже пять лет; о том же я буду помнить и в русских степях, и, может быть, мы как-нибудь перечтем его и той же самой гостиной, на том же мосте, где я пишу вам это письмо... тот день будет прекрасней сегодняшнего... Это невольно напоминает мне чтение "Германа и Доротеи"11... - Вы сидели за этим же круглым столом...

Прощайте: дайте мне ваши руки, дабы я смог крепко их пожать. Будьте здоровы, да хранит вас бог. Тысяча самых добрых пожеланий Виардо и леди Монсон. Будьте счастливы - прощайте. Нет - до завтра.

Ваш И. Тургенев.