Полине и Луи Виардо - Письма (1850-1854) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

С французского:

Париж.

Вторник, 14 мая 1850.

Спешу сообщить вам, мои дорогие и добрые друзья - (и делаю это с детской радостью), что, благодаря одному из писем, которые я получил сегодня утром из Брюсселя,-- я не только могу - но и должен остаться еще на какое-то время в Европе.-- Расскажу вам все это вкратце. Сегодня, в 9 часов утра, очень взволнованный, я явился на почту: там мне вручили пять писем. Прежде чем их вскрыть, я жадно взглянул на адреса - и узнал все почерки: 1-е было от вас (то, давнее письмецо, которое вы мне написали из Брюсселя), 2-е от моего брата, 3-е от молодой барышни, приемной дочери моей матери1, 4-е от Краевского, 5-е, наконец, от одного из петербургских друзей, которого мне не хочется называть2. Я начал с вашего - каждому по заслугам его - и, потом, что бы вы ни говорили, вы не слишком-то баловали меня письмами этим летом - я знаю кое-кого, кому не раз уже завидовал - он-то их получал! и какие мясистые, плотные, написанные мелким почерком, который к концу становился еще более мелким3,-- итак, вашу записочку я прочел первой и нашел ее восхитительно милой и прелестной, как всё, что исходит от вас4. Потом я открыл письмо брата. Он не имеет никакой возможности послать мне денег, да и сам находится в ужасном положении; моя мать заставила его оставить службу в Петербурге, где он получал довольно значительное жалованье - обещая взамен дать согласие на его женитьбу и предоставить ему управление имениями... Он согласился ради своей жены... но после того, как брак состоялся, мать ничего ему не дала... Она даже сделала так, что наше небольшое состояние нам больше не принадлежит - и бот он полностью от нее зависит, без гроша в кармане, в одном из материнских имений, которым она поручила ему управлять. Вы представляете себе отчаянный тон его письма. Он рассказывает мне обо всех неприятностях, которые пришлось вытерпеть его бедной жене, и т. д., и т. д., и т. д.5 Я теперь понимаю, что, при данной ему богом слабохарактерности" у него не было времени подумать обо мне,-- и жалею его от всего сердца. Затем я вскрыл письмо от барышни. Эта молодая особа милостиво посылает мне 2500 франков и обращается со мной, очевидно, следуя полученным приказаниям, как с блудным сыном, раскаивающимся и нищим. В Москве мне надо быть к 1 июня, это ее рождения, и тогда будет видно, заслуживаю ли я прощения6. Я без малейших угрызении совести прикарманил эти 2500 франков, потому что мое маленькое имение, доходы с которого у меня отобрали, ежегодно приносило мне почти вдвое больше - а вот уже 18 месяцев, как я не получаю ни копейки. Письмо Краевского было весьма кратким: ни слова о моем возвращении, похвалы моим последним сочинениям7, сообщение о том, что цензура совершенно Изуродовала последнее из них8 - и вексель на 800 франков8. Настала очередь последнего из инеем: оно от одного из не очень близких друзей - но он оказал мне услугу большую, чем все прочие: он написал мне письмо на двух страницах, посланное с оказией из Берлина. Вот что он говорит: "Мой дорогой друг, я узнал о том, что вы собираетесь вернуться в Россию; я буду рад вновь увидеться там с вами - думаю, что вы можете сделать это без особых опасений, поскольку ваше имя не было еще названо в некоем месте; однако я советовал бы вам повременить: как раз сейчас по всей России затевается настоящая облава (он пользуется именно этим словом) на людей, в чем-нибудь заподозренных - импе<рато>р, который отправляется в Варшаву, настроен очень воинственно; эту грозу надо переждать; я знаю, что в политику вы никогда не вмешивались - и ваши сочинения (это его слова) могли бы до некоторой степени послужить вам защитой - тем не менее, если ничто вас не торопит, подождите... Вы можете это сделать совершенно спокойно, отвечаю вам за это". (Последние слова дважды подчеркнуты им в письме.) "Не возвращайтесь до тех пор, пока не переменится ветер, слышите?" Этот мой друг имеет высокопоставленных и хорошо осведомленных родственников... Его письмо слишком совпадало с моим тайным желанием остаться здесь еще на некоторое время, чтобы я не воспользовался содержавшимися в нем советами, которые я считаю весьма разумными. Во всяком случае, теперь я могу со спокойной совестью дождаться вашего возвращения в Куртавнель - а там мы серьезно и окончательно обсудим это дело.-- Ну вот! с моей души упала большая тяжесть - я счастлив и доволен, как ребенок. Я счастлив, и мне всё же кажется, что я не проявил слабости... - не правда ли? Что ж, die schonen Tago von Aranjuoz sind noch nicht voruber {прекрасные дни Аранхуэса еще не миновали (нем.).}10 да здравствуют добрые и истинные друзья, которые думают об отсутствующих, да здравствует Куртавнель, да здравствует Республика, да здравствует "Сафо", да здравствует Виардо, да здравствует Полина Виардо, да здравствует... Не знаю, что еще добавить. Да здравствует всё, кроме зла.

Завтра я возвращаюсь в Куртавнель - в дилижансе, всю дорогу от Розе до Фонтене, я плакал, как дурак,-- но в этом не раскаиваюсь - теперь, проезжая там же, я буду весело смеяться,-- я везу обратно Диану; я расцелую всех, включая Кирасира. Ура! Да здравствует Республика! Умоляю вас, напишите мне в Куртавнель, как только получите это письмо, пожалуйста, пожалуйста. Да здравствует Республика!

Вчера мы с м-ль Бертой слушали м-ль Альбони в "Пророке": она имеет в нем большой успех, хоть он и не столь велик, как это можно было бы заключить, если верить газетам. Успокойтесь - вам нечего со опасаться... Она (в отношении игры) всегда будет только школьница, а в ее пении драматизма не больше, чем в моем сапоге. Она рабски подражает вам даже в малейших жестах, малейших деталях сценической игры, интонации, костюма... но ею сейчас увлекаются. Тем не менее, букетов вчера не было... но Рокеплан заботится о ней, как ни о ком другом. Никогда еще я не видел более мощной и лучше обученной клаки. Ее совсем не заставляют повторять "Как молния", которое она исполняет плохо. Подробное описание этого представления мне хотелось отложить до завтра,-- по с тем же успехом могу сделать это и сегодня. При звуках ритурнели перед ее появлением мое сердце больно сжалось... она входит, спускается по ступеням лестницы... Громкие аплодисменты. Она одета, как вы, к костюму добавлен только широкий плащ того же цвета, чтобы скрыть ее тучность. Она начинает речитатив; произносит слова хорошо, голос тягучий, вязкий, но маслянистый и приятный для слуха. Дуэттино с Бертой. Незначительно... ее не слышно. В игре - рабское подражание. Она не глупа и умеет использовать свою полноту, чтобы придать себе обаяние материнства.-- "Ах! мой сын" - спето очень хорошо,-- но так, как поют концертную арию, без малейшего волнения в голосе - публика тоже не взволнована, но громко аплодирует. Вообще, как мне показалось, за весь вечер публика ни разу не была тронута - но очарована физической прелестью этого голоса. Как много людей, которые ничего больше не требуют - и даже втайне сердятся на тех, кто дает им не только это. 4-е действие. Ария нищенки - без большого эффекта - еще не забыто ваше: "бедному ребенку". Дуэт с Бертой - хорошо. Не знаю, однако, почему, но мое ухо устало от этой сладостной и размягченной тягучести. Сцена в церкви.-- Проклятие, спетое вяло, с привкусом итальянщины в конце,-- и, тем не менее, покрытое аплодисментами и топаньем ног - из-за этого привкуса - и низких нот в "Будь он проклят". Всю сцену с Иоанном она поет запыхавшись, слабо, поспешно. И это создание - тип! повторяю, это школьница, которая лезет вон из кожи и подражает так тщательно, как только может. Успех невелик. Французы все-таки большие ротозеи: в газетах вы прочтете выражения вроде: сдержанность в жестах и т. д. Всё это глупости. Она хочет делать то же, что и вы, но ее жирное и тяжелое тело этому противится - она остается на половине пути - и это называют "сдержанностью". Как бы не так, чёрт возьми! Я убежден, что все это ничего не значит и, быть может, только откроет глаза парижанам на величие и широту вашего таланта. Вы принадлежите к натурам избранным, а м-ль Альбони всего лишь превосходная певица.