Е. Е. Ламберт - Письма 1859-1861 - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

8(20) января 1861. Париж

Париж.

8/20 янв. 1861.

Давно, давно собирался я к Вам писать, милая графиня - а между тем всё мешкал.-- Время так быстро летит - как и куда - никто сказать не может; многим даже не совсем ясно, откуда оно летит. Мне было бы весьма трудно сказать, что я делал такое в течение истекшего месяца; даже работал очень мало - едва ли, кажется, я жил, - я продолжал существовать - и только. Но дня два тому назад я занемог и сижу теперь дома; уединение меня поневоле сосредоточило - и, разумеется, одной из первых моих мыслей - были Вы. Ну, давайте - побеседуем немного.

Какой тишиной, холодной, печальной и в то же время приятной, повеяло на меня от Вашего письма, начатого в Тихвинском монастыре!1 Как отрадна мне показалась эта жизнь, занесенная снегом, вся проникнутая заране неподвижностью смерти! Под влиянием этого целебного холода и отчуждения от житейской тревоги - все, даже самые мелочи, принимает особенное значение, как-то особенно действует на душу. Я уверен, что самый стук башмаков монахини, когда она идет по каменному полу коридора в церковь молиться - ей говорит что-то... И это что-то, если не убивает, не душит человеческое, нетерпеливое сердце - должно дать ему невыразимое спокойствие и даже живучесть.-- Напрасно Вы мне жалуетесь на себя, что у Вас своих слов нет: - Ваше письмо так и стало передо мной, как картина.

Я Вам так подробно пишу о моих впечатлениях - а может быть, письмо мое застанет Вас совершенно в ином настроении. За жизнью не угоняешься, хотя всё в ней беспрестанно повторяется - но от души сказанное слово рано или поздно найдет свое место.

Вы не можете себе представить, как мне хочется вернуться в Россию - не теперь, а с первыми днями весны, когда запоют соловьи. Только бы отдать дочь за порядочного человека замуж - и я бы получил свободу. Все другие связи - не то что порвались - а истаяли. Я чувствую себя как бы давно умершим, как бы принадлежащим к давно минувшему,-- существом - но существом, сохранившим живую любовь к Добру и Красоте. Только в этой любви уже нет ничего личного, и я, глядя на какое-нибудь прекрасное молодое лицо - так же мало думаю при этом о себе, о возможных отношениях между этим лицом и мною - как будто бы я был современником Сезостриса2, каким-то чудом еще двигающимся на земле, среди живых.-- Возможность пережить в самом себе смерть самого себя - есть, может быть, одно из самых несомненных доказательств бессмертия души. Вот - я умер - и все-таки жив - и даже, быть может, лучше стал и чище. Чего же еще?

От этих философских умозрений перейдем к чему-нибудь более практическому.

Вы уже знаете переданное мною Вам мнение Анненкова о записке Мейендорфа3. Я разделяю это мнение - но думаю, что пожертвование М. все-таки может быть полезно, особенно при нерасположении правительства к совокупным действиям по этому вопросу.-- Проект нашего общества встретил сильнейшую оппозицию: остается каждому действовать на свою руку - и желательно бы было, чтобы М. не напал на каких-нибудь плохих сочинителей, которые ему состряпают книжонки a la Григорович. Кстати, Вы еще находитесь под обаянием этого господина?

Напишите мне несколько слов о себе, о своем житье-бытье - о Вашем сыне и муже.-- Можете Вы объяснить, хотя вкратце - перемены лиц, находившихся при наследнике?4 Так как мы не республиканцы - и желаем шить со временем под его скипетром - то всё касающееся до него для нас важно.

Будьте здоровы; крепко жму Вам руку и остаюсь навсегда

Ваш Ив. Тургенев.