A. И. Герцену - Письма 1862-1864 - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

21 ноября (3 декабря) 1862. Париж

Париж.

3-го дек. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Любезный друг, не помню, какой-то мудрец сказал, что нет таких умных людей, которые умели бы освободиться от самых очевидных недоразумений. Неужели это изречение должно оправдаться над нами? Посуди сам: я, напр., пишу тебе, что обвинить меня в любви к паразитам так же нелепо, как искать в тщеславии причину твоей деятельности1,-- а ты с негодованьем доказываешь, что ты работаешь не из тщеславья2;-- я называю Шопенгауера3 - ты упрекаешь меня в поклонении авторитету4; - я прошу тебя не сердиться на меня за одно слово об Огареве и отвечать мне на мои вопросы5 - ты иронически подозреваешь меня в сожалении о том, что я опроверг тебя "до безмолвия"...6 и т. д. Пожалуйста, бросим этот тон: будем лучше спорить горячо, но по-приятельски - безо всяких ricanements и недомолвок. Если я был этим грешен (sans le savoir), то прошу у тебя извинения - и basta cosi.

Ты требуешь, чтобы я тебе изложил причины моего нерасположения к Огареву как писателю. Я готов тебе повиноваться, но не могу не заметить, что на письме это непременно выйдет голословно. Ты сам хорошо поймешь, что приводить и пересчитывать на письме доказательства - невозможно; - прошу только тебя верить {Далее зачеркнуто: мне}, что они существуют для меня - и что я не подвержен никакой беременности ни физиологической, ни психологической7. Итак, Огареву я не сочувствую, во-1-х) потому, что в своих статьях, письмах и разговорах он проповедует старинные социалистические теории об общей собственности и т. д., с которыми я не согласен; * во-2-х) потому, что он в вопросе освобождения крестьян и тому подобных - показал значительное непонимание народной жизни и современных ее потребностей - а также и настоящего положения дел; в-3-х) наконец - потому, что даже там, где он почти прав (как напр.: в статье о судебных реформах8), он излагает свои воззрения языком тяжелым, вялым и сбивчивым, обличающим отсутствие таланта,-- что, впрочем, ты, вероятно, сам если не чувствуешь, то подозреваешь - из несомненного факта постепенного падения "Колокола" и охлаждения к нему публики. Правда до политических изгнанников так же трудно доходит, как и до царей; обязанность друзей - доводить ее до них. ""Колокол" гораздо менее читается с тех пор, как в нем стал первенствовать Огарев" - эта фраза стала в России тем, что в Англии называется a truism. И это понятно: публике, читающей в России "Колокол", не до социализма: она нуждается в той критике, в той чисто политической агитации, от которой ты отступил, сам надломив свой меч. "Колокол", напечатавший без протеста 1/2 манифеста Бакунина9 и социалистические статьи Огарева10 - уже не герценовский, не прежний "Колокол", как его понимала и любила Россия. Вот пока всё, что я могу тебе сказать.

С большим удовольствием увижу здесь твоих милых дочек11 и сделаю для них всё возможное. Жму тебе руку и остаюсь любящий тебя

Ив. Тургенев.

* Бакст в Гейдельберге, напр., объявил мне, что "Николай Платонович не потому опровергает "Положение", что оно несправедливо для крестьян, а потому что им освящается принцип частной собственности в России".