П. В. Анненкову - Письма 1862-1864 - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

12(24) июля 1862. Спасское

Спасское.

12 июля 1862 г.

Милый П<авел> В<асильевич>, видно, письма из Полтавской губернии в Орловскую ходят дольше, чем из Мадрида в Калькутту, потому что Ваше, "пущенное", как говорится - от 19-го июня1, только третьего дня, т. е. 9 июля, достигло, наконец, до наших мирных палестин. Это тем более неутешительно, что заставляет полагать, что и мое пойдет таким же раковым ходом и что, следовательно, пока мы успеем перекинуться двумя, тремя посланиями, наступит зима. Но нам не впервые с Вами покоряться печальной необходимости, особенно в нынешнем году - стало быть, толковать нечего. Жалею я только об одном, что нам и в нынешнем году не удастся увидеться2; а поговорить было бы о чем. Даже если бы Вы не отложили Вашего намерения посетить меня в Спасском, я бы сам Вам это отсоветовал, так как я остаюсь здесь гораздо меньше, чем предполагал, и в половине августа уже уезжаю за границу. Авось свадьба моей дочери развяжет мне руки, и я хотя к началу 1863 года буду свободен. Здесь дела идут, скрыпя и треща, как немазаная телега - но все-таки вперед, и я убеждаюсь, что к будущей весне все земли (с необходимыми исключениями) будут выкуплены, что бы ни говорили гг. крепостники и другие ejusdem farinae.

А тяжел пришелся России ее 1000-й год3! Но хоть и за то спасибо, что многое выяснилось и определилось. Никогда еще я, такой темный и тайный приверженец правительства4, как Вы знаете - с таким волнением не глядел издали на нашего государя, от которого, можно сказать, теперь всё зависит. Дай бог ему удержаться незыблемо на единственно спасительном пути!..

Мое старое литературное сердце дрогнуло, когда я прочел о прекращении "Современника". Вспомнилось его основание, Белинский и многое... Мне кажется, Головины поторопился5. Неизвестность о том, действительно ли участвовали "агитаторы" в поджогах - мучительна; темные намеки, попадающиеся в газетах, раздражают и волнуют еще более6. Это - безумие, это - бессмысленное самоистребление, это - преступление, наконец. Право, я не могу теперь без трепета распечатывать ни одного пакета с журналами. Вот до чего мы дожили, вот куда должна была прийти неизбежная реакция против 30-тилетней тьмы7! Общество наше, легкое, немногочисленное, оторванное от почвы, закружилось, как перо, как пена; теперь оно готово отхлынуть или отлететь за тридевять земель от той точки, где недавно еще вертелось; а совершается ли при этом, хотя неловко, хотя косвенно, действительное развитие народа, этого никто сказать не может. Будем ждать и прислушиваться.

Что касается до моего последнего произведения: "Отцы и дети", я могу только сказать, что стою сам изумленный перед его действием; и не то что радуюсь - радоваться тут особенно нечему - а в первый раз серьезно доволен своим делом, хотя мне иногда сдается, что я тут - сторона, а всю эту штуку выкинул какой-то другой, которому это было нужно и которому я с моим романом попался под руку. Но и это счастье. "Отцы и дети" скоро появятся в Москве отдельным изданием (Кетчер за это взялся), с посвящением Белинскому8. Нового я пока ничего не предпринимал - и в голове вертятся одни сказки9. Фет еще здесь; Боткин уехал...