Письмо 3 - Письма Е. M. Феоктистова к И. С. Тургеневу (1851-1861) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

1(13) марта 1851 г. Москва

Москва. Марта 1. 1851.

Драгоценный Иван Сергеевич, - посылаю это письмо со страхом, что его не примут на почту, потому что графиня прежде еще меня написала Вам около 500 страниц, да если я еще напишу хоть четверть того, - то едва ли Почтамт видал когда-либо (Вместо: когда-либо - было: каки<е-либо>.) послания такого объема. Пишу к Вам под влиянием самого превосходного впечатления: вчера пел Марио в Благород<ном> Собрании.1 Я и не подозревал, чтобы мог существовать такой голос. Я слышал Рубини,2 когда уже он сходил со сцены, - и он вдвое не произвел на меня такого впечатления, как Марио. Боткин уверял, что во время пения Марио у многих дам указательные персты находились в действии. Этого я не видал, но не ручаюсь, чтобы этого не было по приезде их домой, когда они ложились спать. Марио действительно очень хорош, гораздо лучше Чиабатты,3 который не больше, как статный и дебелый итальянский мужик. Послезавтра - другой концерт.4 Но поговорим о другом. В продолжении всего этого времени в литературных кружках только и говорили об Вашем последнем рассказе.5 - Действительно, он так хорош, что его можно перечитывать по несколько раз. Тут, как Вам известно, трубят о повести Станкевича,6 он читал ее мне. Повесть написана хорошо, но не более, и вообще для русской литературы нельзя ожидать от Станкевича решительно ничего. - Дело в том, что лицо, которое он вывел в этой повести, - это тот же "Ипохондрик" (повесть, которую он напечатал в "Совр<еменнике>"),7 - а ипохондрик и главное лицо его новой повести - он сам, Станкевич. Повесть его - результат всей его жизни, оттого она хороша, оттого в ней много верного анализу, много что идет прямо от сердца - но кроме этого Станкевич едва ли что-нибудь напишет, потому что у него нет решительно никакого знания действительности, она его пугает и оттого из-под его пера не выйдет ничего живого. Не знаю, прав ли я, но это мнение родилось в моей голове в то время, как он читал повесть. Она написана вроде кудрявцевских повестей, которых я терпеть не могу.

Об Драшусове я Вам уже писал. Необходимо, чтобы Вы дали ему знать, сколько он Вам должен.8 Очень, очень рад, драгоценный Иван Сергеевич, что Вы нашли себе домино. - Вы пишете, что барыня, скрывающаяся под ним, очень умна, - это хорошо. Ум - великое дело, и ничего не может быть приятнее, как встретиться, наконец, с умною женщиною. Но видите ли что? - умные женщины хороши в гостиных, садах, кабинетах и т. д., но в маскарадах - ум становится вещицей очень маленькою.9 Конечно, приятно, если домино - не бессмысленный столб, приятно, если оно остроумно, разговорчиво, любезно, - но все это только аксессуары. А главное - лицо, грудь, ляжки или ляшки - (не знаю, как пишется по грамматике Греча) - в них-то только скрывается "рай мучений и ад блаженства". А Вы пишете, что Ваша барыня - некрасива. Нет, - я не сильно завидую Вам, может быть, потому, что до сих пор нахожусь в каком-то состоянии бреда, приятном и вместе тяжелом. Вчера концерт Марио доставил мне все возможные удовольствия. - Стою я и слушаю этот дивный, симпатичный голос,-- он кончает, я опускаю глаза и вижу-- сидит предо мною Ирка, (После: предо мною Ирка - слово заретушировано.) - в платье с открытою шеею. Груди рвутся буквально наружу, она смотрит на Марио и на губах ее какая-то белая оболочка, до того они пересохли от внутреннего жара, в глазах какое-то моление к Марио и предчувствие "рая мучений и ада блаженства". Вся она, всеми своими членами, кажется, говорила, что теперь смеющий лечь с ней на постель захлебнется от блаженства, что она замучает восторгом. Никогда я не видывал такой физиономии. Это было воплощение чувственности и вызов на наслаждения, в своем роде стоящий вызова Клеопатры!!!... Вот это женщина! Это жизнь! А Вы, драгоценный Иван Сергеевич, требуете прежде всего ума, - Вам нужно только побаловать душу, а не предаться истинному блаженству.10 Но уж об этом мы не раз говорили.

Новостей тут решительно нет никаких - ни литературных, ни... ни других, если, кроме литературы, может быть что-нибудь нового. Графине теперь гораздо лучше. Я чувствую, что я не очень еще благодарил Вас за Драшусова. Но зачем слова, - Вы поймете, как я Вам благодарен. Я думаю Вас ужасает получение таких огромных писем, как находящееся сию минуту в Ваших руках. Но ничего, не ленитесь только писать Вы. Пишите ответы, а мы Вас очень любим, и не забудем передавать все, чем богаты.

Любящий Вас Е. Феоктистов.