Письмо 5 - Письма Е. M. Феоктистова к И. С. Тургеневу (1851-1861) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

30 марта (11 апреля)--31 марта (12 апреля) 1851 г. Москва

Москва. 30 марта. 51.

Время теперь так прекрасно, и я, несмотря на приближение к экзамену, чувствую себя в таком превосходном расположении духа, что намереваюсь еще поговорить с Вами, почтеннейший Иван Сергеевич, об том, как мы здесь живем и что творим. Знаете ли, отчего мне теперь так приятно? У меня всегда как-то лучше становится на душе, когда я прочту умную и дельную статью или книгу, - а я сейчас прочел в каком-то старом No "От<ечественных> Зап<исок>" критику на перевод "Фауста" - Вронченко.1 Говорили мне, что статья эта принадлежит Вам; статья прекрасная. Я все еще не могу надивиться разнообразию Вашего таланта, о чем, впрочем, уже давно и много говорил Белинский. Повести, комедии, критики - все у Вас выходит хорошо. Кстати, поговорим уже теперь об Ваших последних "рассказах охотника". "Касьян" всем понравился, "Бежин луг" тоже, хотя менее "Касьяна", - но сказать ли Вам общий голос об нем в известных московских кружках? Все говорят: "довольно". Рассказы очень хороши, последний всем ужасно понравился, но все находят, что Вы уже слишком часто выпускаете их и что пора бы Вам переменить род. По правде Вам сказать, я сам не очень стою против этого мнения, потому что мне ужасно хочется прочесть какую-нибудь большую повесть, написанную Вами. Мне чувствуется, я уверен, - что, кроме этих отрывочных, хотя и превосходных рассказов, Вы можете сделать что-нибудь прекрасное, цельное, (После: что-нибудь прекрасное, цельное - было: то есть я думаю, что.) Вы понимаете, в каком смысле употребляю я последнее слово.2 В бытность свою в Москве Вы рассказывали столько отличных планов, идей для романа и для повести, что напрасно Вы держите их так долго в голове. Впрочем, и Вы сами имели, кажется, мысль оставить на время "рассказы".3 Все это время я очень много читал по вечерам, и занимался к экзамену - днем. Прочел я "Пропилеи". Есть там великолепная статья Каткова об греческой философии до Сократа, - есть статья Кудрявцева об Тацитовских женщинах, - которую можно прочесть с великим удовольствием. Странный человек Кудрявцев! - можно ли писать таким варварским языком диссертации тогда, как он владеет им превосходно. Прочтите, напр<имер>, его статью в "Пропилеях". Кроме мастерского изображения описываемых им женщин (Агриппина и Мессалина) - и отчасти римского общества, - посмотрите на язык. По-моему, язык, как переводный - достоин Тацита. Какая сжатость, какое искусство сказать все, что нужно, не сказав ничего лишнего... Но вместе с этими статьями Вы прочтете ряд убийственных статей Леонтьева об греческом искусстве, из которых можно только выучиться ненавидеть это искусство всеми силами своей души! Вот гениальная-то бездарность в связи с европейскою ученостью!4 Поговорим об Вашем друге и о моем приятеле В. П. Боткине. Известно Вам, что этот господин, кажется, уже с давнего времени отказался от убеждений и прежнего образа мыслей в пользу какого-то мнимого сибаритства и утонченнейших манер французского маркиза XVIII столетия. Я уже давно убедился, что сибаритом он никогда не был, оставалось за ним только утонченное обращение. Недавно он выказал его в полном блеске. У Гран<овского> был вечер. Графиня завела разговор с Соловьевым,5 Забелиным6 и другими господами, вовсе ей незнакомыми. Говорили об Франции. Передавать Вам разговор было бы слишком долго, да и не в нем дело. Графиня между прочим сказала, что во Фр<анции> она видела все слои общества. Боткин возразил ей, что она не видала некоторые общества и не могла их видеть. Графиня поддерживала свое мнение, тогда Боткин делал ей возражения самым неприличным образом. Графиня говорит наконец: "Mais comment donc, Mr Botkine, vous me donnez un démenti en face?" {"Как же так, г-н Боткин, Вы меня в лицо уличаете во лжи?" (франц.).} Боткин отвечает ей: ну, да, я повторяю Вам, что Вы не видали, потому что не могли видеть, - и тысячу самых грубых возражений в том же роде. Положение графини тем более было неприятно, что она находилась в обществе ей вовсе незнакомом. Разумеется, она с Боткиным теперь очень холодна и почти не говорит. Но Ботк<ин> даже не почел за нужное попросить у нее на другой день извинения. Вот Вам французский маркиз. - Кстати, еще до этого случая я обедал у него, и он мне сказал, что он потому к Вам не пишет, что при отъезде Вы были с ним как-то холодней и переменили обращение. - Но, пожалуйста, чтоб это осталось entre nous. {между нами (франц.).} M. С. Щепкин спрашивал, умерли ли Вы или влюбились, - потому что, по Вашим словам, только это могло бы Вам помешать написать комедию. Я отвечал, что, кажется, влюбились. Ну, а что, поразило Вас известие о приближающемся браке m-lle Бодиско с Станкевичем? 7 - Приезжайте на свадьбу - говорят, Вас будет звать Бодиско к себе шафером.

Нынче у графини вечер по тому случаю, что Щепкин будет читать у нее Вашего "Нахлебника".8 Я оставляю письмо здесь, и завтра пропишу Вам, какое действие произвело это чтение на публику.

Утро. Публика была вчера чрезмерно довольна чтением Вашей пиесы. Я в первый раз слышал, как Щепкин читает ее, и признаться Вам откровенно - чтением Щ<епкина> я был недоволен. Эдак и мы прочтем. - Вчера был и Боткин. Вообразите - я проговорился, что пишу к Вам, а он просил, чтобы я дал ему мое письмо для приписки, - письмо, в котором я его так браню. И потому я попросил его приписать на другом листке, под каким-то выдуманным предлогом.

Более сказать Вам нечего - тем более, что нынче утром графиня встала в таком приятном юморе, что я не знаю, что и делать. Напишите мне, Иван Сергеевич. Я жду Вашего письма. Прощайте, будьте здоровы, веселы и пишите больше. Отчего Вы никогда мне не напишете, когда Вы наконец будете в Москву?

Любящий Вас Е. Феоктистов.