Глава 14 - Часы - Повести Ивана Сергеевича Тургенева.

А то вот еще какой разговор происходил все у того же забора. Раиса казалась озабоченной больше обыкновенного.

- Пять копеек кочан капусты - да и кочан-то "махень-кий-премахенький"...- говорила она, подперши рукою подбородок.- Вон как дорого! А за шитье деньги еще не получены.

- Тебе кто должен?-спросил Давыд.

- Да все та же купчиха, что за валом живет.

- Эта, что в шушуне зеленом ходит, толстая такая?

- Она, она.

- Вишь, толстая! От жира не продышится, в церкви так даже паром от нее шибает, а долги не платит!

- Она заплатит... только когда? а то вот еще, Давыдушко, новые у меня хлопоты. Вздумал отец мне сны свои рассказывать. Ты ведь знаешь, косноязычен он стал: хочет одно слово промолвить, ан выходит другое. Насчет пищи или чего там житейского - мы уже привыкли, понимаем: а сон и у здоро-вых-го людей непонятен бывает, а у него-беда! Я, говорит, очень радуюсь; сегодня все по белым птицам прохаживался; а господь бог мне пукет подарил, а в пукете Андрюша с ножичком. Он нашу Любочку Андрюшей зовет. Теперь мы, говорит, будем здоровы оба. Только надо ножичком - чирк! Эво так1-и на горло показывает. Я его не понимаю; говорю:

хорошо, родной, хорошо; а он сердится, хочет мне растолковать, в чем дело.

Даже в слезы ударился.

- Да ты бы ему что-нибудь такое сказала,-вмешался я,-солгала бы что-нибудь.

- Не умею я лгать-то,-отвечала Раиса и даже руками развела.

И точно: она лгать не умела.

- Лгать не надо,-заметил Давыд,-да и убивать себя тоже не след. Ведь спасибо никто тебе не скажет? Раиса поглядела на него пристально.

- Что я хотела спросить у тебя, Давыдушко, как надо писать: штоп?

- Что такое: штоп?

- Да, вот, например: я хочу, штоп ты жив был.

- Пиши: ша, твердо, он, буки, ер!

- Нет,- вмешался я,- не ша, а червь!

- Ну все равно; пиши червь! А главное - сама-то ты живи!

- Мне бы хотелось писать правильно,- заметила Раиса и слегка покраснела.

Она, когда краснела, тотчас удивительно хорошела.

- Пригодиться оно может... Батюшка, в свое время, как писал... На удивление! Он и меня выучил. Ну, теперь он даже буквы плохо разбирает.

- Ты только у меня живи,- повторил Давыд, понизив голос и не спуская с нее глаз. Раиса быстро глянула на него и пуще покраснела.-Живи ты... а писать... пиши, как знаешь... О черт, ведьма идет! (Ведьмой Давыд звал мою тетку.) И что ее сюда носит?.. Уходи, душа!

Раиса еще раз глянула на Давыда и убежала. Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе, об ее семье, особенно с тех пор, как начал поджидать возвращения своего отца. Он только и думал что о нем-и как мы потом жить будем. Он живо его помнил и с особенным удовольствием описывал мне его.

- Большой, сильный, одной рукой десять пудов поднимает... Как крикнет:

"Гей, малый!"-так по всему дому слышно. Славный такой, добрый... и молодец!

Ни перед кем, бывало, не струсит. Отличное было наше житье, пока нас не разорили! Говорят, он теперь совсем седой стал, а прежде такой же был рыжий, как я. Си-н-лач!

Давыд никак не хотел допустить, что мы останемся в Рязани.

- Вы-то уедете,- заметил я,- да я-то останусь.

- Пустяки! Мы тебя с собой возьмем.

- Ас отцом-то как быть?

- Отца ты своего бросишь. А не бросишь - пропадешь.

- Что так?

Давыд не отвечал мне и только нахмурил свои белые брови.

- Вот как мы уедем с батькой,-начал он снова,- найдет он себе хорошее место, я женюсь...

- Ну, это еще не скоро,-заметил я.

- Нет, отчего же? Я женюсь скоро.

- Ты?

- Да, я; а что?

- Уж нет ли у тебя невесты на примете?

- Конечно, есть.

- Кто же она такая? Давыд усмехнулся.

- Какой ты, однако, бестолковый! Конечно, Раиса.

- Раиса!-повторил я с изумлением.-Ты шутишь!

- Я, брат, шутить и не умею и не люблю.

- Да ведь она годом тебя старше?

- Что ж такое? А впрочем, бросим этот разговор.

- Позволь мне одно спросить,- промолвил я,- знает она, что ты собираешься на ней жениться?

- Вероятно.

- Но ты ей ничего не открывал?

- Что тут открывать? Придет время, скажу. Ну, баста! Давыд встал и вышел из комнаты. Оставшись наедине, я подумал... подумал... и решил, наконец, что Давыд поступает как благоразумный и практический человек; и мне даже лестно стало, что я друг такого практического человека!

А Раиса, в своем вековечном черном шерстяном платьице, мне вдруг показалась прелестной и достойной самой предан-ной любви!