Глава 10 - Рудин - Иван Сергеевич Тургенев

Волынцев встал часу в десятом и, узнав, что Лежнев сидит у него на балконе, очень удивился и велел его попросить к себе.

- Что случилось? - спросил он его. - Ведь ты хотел к себе поехать.

- Да, хотел, да встретил Рудина... Один шагает по полю, и лицо такое расстроенное. Я взял да и вернулся.

- Ты вернулся оттого, что встретил Рудина?

- То есть, правду сказать, я сам не знаю, почему я вернулся; вероятно, потому, что о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к себе я еще успею.

Волынцев горько усмехнулся.

- Да, о Рудине нельзя теперь подумать, не подумав также и обо мне...

Человек! - крикнул он громко, - дай нам чаю.

Приятели начали пить чай. Лежнев заговорил было о хозяйстве, о новом способе крыть амбары бумагой...

Вдруг Волынцев вскочил с кресел и с такой силой ударил по столу, что чашки и блюдечки зазвенели.

- Нет! - воскликнул он, - я этого дольше выносить не в силах! Я вызову этого умника, и пусть он меня застрелит, либо уж я постараюсь влепить пулю в его ученый лоб.

- Что ты, что ты, помилуй! - пробормотал Лежнев, - как можно так кричать! я чубук уронил... Что с тобой?

- А то, что я слышать равнодушно имени его не могу: вся кровь у меня так и заходит.

- Полно, брат, полно! как тебе не стыдно! - возразил Лежнев, поднимая с полу трубку. - Брось! - Ну его!..

- Он меня оскорбил, - продолжал Волынцев, расхаживая по комнате... - да! он оскорбил меня. Ты сам должен с этим согласиться. На первых порах я не нашелся: он озадачил меня; да и кто мог ожидать этого? Но я ему докажу, что шутить со мной нельзя... Я его, проклятого философа, как куропатку застрелю.

- Много ты этим выиграешь, как же! Я уж о сестре твоей не говорю.

Известно, ты обуреваем страстью... где тебе о сестре думать! Да в отношении к другой особе, - что ты думаешь, убивши философа, ты дела свои поправишь?

Волынцев бросился в кресла.

- Так уеду я куда-нибудь! А то здесь тоска мне просто сердце отдавила; просто места нигде найти не могу.

- Уедешь... вот это другое дело! Вот с этим я согласен. И знаешь ли, что я тебе предлагаю? Поедем-ка вместе - на Кавказ или так просто в Малороссию, галушки есть. Славное, брат, дело!

- Да; а сестру-то с кем оставим?

- А почему же Александре Павловне не поехать с нами? Ей-богу, отлично выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка иметь не будет; коли захочет, каждый вечер серенаду под окном устрою; ямщиков одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А уж мы, брат, с тобой просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад приедем, что никакая любовь нас уже не проймет!

- Ты все шутишь, Миша!

- Вовсе не шучу. Это тебе блестящая мысль в голову пришла.

- Нет! вздор! - вскрикнул опять Волынцев, - я драться, драться с ним хочу!..

- Опять! Экой ты, брат, сегодня с колером!..

Человек вошел с письмом в руке.

- От кого? - спросил Лежнев.

- От Рудина, Дмитрия Николаевича. Ласунских человек привез.

- От Рудина? - повторил Волынцев. - К кому?

- К вам-с.

- Ко мне... подай.

Волынцев схватил письмо, быстро распечатал его, стал читать. Лежнев внимательно глядел на него: странное, почти радостное изумление изображалось на лице Волынцева; он опустил руки.

- Что такое? - спросил Лежнев.

- Прочти, - проговорил Волынцев вполголоса и протянул ему письмо.

Лежнев начал читать. Вот что писал Рудин:

"Милостивый государь, Сергей Павлович!

Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны, и уезжаю навсегда. Это вас, вероятно, удивит, особенно после того, что произошло вчера. Я не могу объяснить вам, что именно заставляет меня поступить так; но мне почему-то кажется, что я должен известить вас о моем отъезде. Вы меня не любите и даже считаете меня за дурного человека. Я не намерен оправдываться: меня оправдает время. По-моему, и недостойно мужчины, и бесполезно доказывать предубежденному человеку несправедливость его предубеждений. Кто захочет меня понять, тот извинит меня, а кто понять не хочет или не может - обвинения того меня не трогают. Я ошибся в вас. В глазах моих вы по-прежнему остаетесь благородным и честным человеком; но я полагал, вы сумеете стать выше той среды, в которой развились... Я ошибся. Что делать?! Не в первый и не в последний раз. Повторяю вам: я уезжаю. Желаю вам счастия. Согласитесь, что это желание совершенно бескорыстно, и надеюсь, что вы теперь будете счастливы. Может быть, вы со временем измените свое мнение обо мне. Увидимся ли мы когда-нибудь, не знаю, но во всяком случае остаюсь искренно вас уважающий

Д. Р.".

"Р. S. Должные мною вам двести рублей я вышлю, как только приеду к себе в деревню, в Т...ую губернию. Также прошу вас не говорить при Дарье Михайловне об этом письме".

"Р. Р.S. Еще одна последняя, но важная просьба: так как я теперь уезжаю, то, я надеюсь, вы не будете упоминать перед Натальей Алексеевной о моем посещении у вас..."

- Ну, что ты скажешь? - спросил Волынцев, как только Лежнев окончил письмо.

- Что тут сказать!- возразил Лежнев, - воскликнуть по-восточному:

"Аллах! Аллах!" - и положить в рот палец изумления - вот все, что можно сделать. Он уезжает... Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству долга... У этих господ на каждом шагу долг, и все долг - да долги, - прибавил Лежнев, с усмешкой указывая на post-scriptum.

- А каковы он фразы отпускает!- воскликнул Волынцев. - Он ошибся во мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды... Что за ахинея, господи!

хуже стихов!

Лежнев ничего не ответил; одни глаза его улыбнулись. Волынцев встал.

- Я хочу съездить к Дарье Михайловне, - промолвил он, - я хочу узнать, что все это значит...

- Погоди, брат: дай ему убраться. К чему тебе опять с ним сталкиваться?

Ведь он исчезает - чего тебе еще? Лучше поди-ка ляг да усни; ведь ты, чай, всю ночь с боку на бок проворочался. А теперь дела твои поправляются...

- Из чего ты это заключаешь?

- Да так мне кажется. Право, усни, а я пойду к твоей сестре - посижу с ней.

- Я вовсе спать не хочу. С какой стати мне спать!.. Я лучше поеду поля осмотрю, - сказал Волынцев, одергивая полы пальто.

- И то добре. Поезжай, брат, поезжай, осмотри поля.

И Лежнев отправился на половину Александры Павловны. Он застал ее в гостиной. Она ласково его приветствовала. Она всегда радовалась его приходу; но лицо ее осталось печально. Ее беспокоило вчерашнее посещение Рудина.

- Вы от брата? - спросила она Лежнева, - каков он сегодня?

- Ничего, поехал поля осматривать.

Александра Павловна помолчала.

- Скажите, пожалуйста, - начала она, внимательно рассматривая кайму носового платка, - вы не знаете, зачем...

- Приезжал Рудин? - подхватил Лежнев. - Знаю: он приезжал проститься.

Александра Павловна подняла голову.

- Как - проститься?

- Да. Разве вы не слыхали? Он уезжает от Дарьи Михайловны.

- Уезжает?

- Навсегда; по крайней мере он так говорит.

- Да помилуйте, как же это понять, после всего того...

- А это другое дело! Понять этого нельзя, но оно так. Должно быть, что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул - она и лопнула.

- Михайло Михайлыч! - начала Александра Павловна, - я ничего не понимаю; вы, мне кажется, смеетесь надо мной...

- Да ей-богу же нет... Говорят вам, он уезжает и даже письменно извещает об этом своих знакомых. Оно, если хотите, с некоторой точки зрения, недурно; но отъезд его помешал осуществиться одному удивительнейшему предприятию, о котором мы начали было толковать с вашим братом.

- Что такое? какое предприятие?

- А вот какое. Я предлагал вашему брату поехать для развлечения путешествовать и взять вас с собой. Ухаживать, собственно, за вами брался я...

- Вот прекрасно! - воскликнула Александра Павловна, - воображаю себе, как бы вы за мною ухаживали. Да вы бы меня с голоду уморили.

- Вы это потому так говорите, Александра Павловна, что не знаете меня.

Вы думаете, что я чурбан, чурбан совершенный, деревяшка какая-то; а известно ли вам, что я способен таять, как сахар, дни простаивать на коленях?

- Вот это бы я, признаюсь, посмотрела!

Лежнев вдруг поднялся.

- Да выдьте за меня замуж, Александра Павловна, вы все это и увидите.

Александра Павловна покраснела до ушей.

- Что вы это такое сказали, Михайло Михайлыч? - повторила она с смущением.

- А то я сказал, - ответил Лежнев, - что уже давным-давно и тысячу раз у меня на языке было. Я проговорился, наконец, и вы можете поступить, как знаете. А чтобы не стеснять вас, я теперь выйду. Если вы хотите быть моей женою... Удаляюсь. Если вам не противно, вы только велите меня позвать: я уже пойму...

Александра Павловна хотела было удержать Лежнева, но он проворно ушел, без шапки отправился в сад, оперся на калитку и начал глядеть куда-то.

- Михайло Михайлыч! - раздался за ним голос горничной, - пожалуйте к барыне. Они вас велели позвать.

Михайло Михайлыч обернулся, взял горничную, к великому ее изумлению, обеими руками за голову, поцеловал ее в лоб и пошел к Александре Павловне.