Глава26 - "Дворянское гнездо" - Роман И.С.Тургенева

Два дня спустя Марья Дмитриевна, по обещанию, прибыла со всей своей молодежью в Васильевское. Девочки побежали тотчас в сад, а Марья Дмитриевна томно прошлась по комнатам и томно все похвалила. Визит свой Лаврецкому она считала знаком великого снисхожденья, чуть не добрым поступком. Она приветливо улыбнулась, когда Антон и Апраксея, по старинной дворовой привычке, подошли к ней к ручке, и расслабленным голосом, в нос, попросила напиться чаю. К великой досаде Антона, надевшего вязаные белые перчатки, чай подал приезжей барыне не он, а наемный камердинер Лаврецкого, не понимавший, по словам старика, никаких порядков. Зато Антон за обедом взял свое: твердой стопою стал он за кресло Марьи Дмитриевны - и уже никому не уступил своего места. Давно не бывалое появление гостей в Васильевском и встревожило и обрадовало старика: ему было приятно видеть, что с его барином хорошие господа знаются. Впрочем, не он один волновался в тот день: Лемм волновался тоже. Он надел коротенький табачного цвета фрак с острым хвостиком, туго затянул свой шейный платок и беспрестанно откашливался и сторонился с приятным и приветливым видом. Лаврецкий с удовольствием заметил, что сближение между им и Лизой продолжалось: она, как только вошла, дружелюбно протянула ему руку. После обеда Лемм достал из заднего кармана фрака, куда он то и дело запускал руку, небольшой сверток нотной бумаги и, сжав губы, молча положил его на фортепьяно. Это был романс, сочиненный им накануне на старомодные немецкие слова, в которых упоминалось о звездах. Лиза тотчас села за фортепьяно и разобрала романс... Увы! музыка оказалась запутанной и неприятно напряженной; видно было, что композитор силился выразить что-то страстное, глубокое, но ничего не вышло: усилие так и осталось одним усилием. Лаврецкий и Лиза оба это почувствовали - и Лемм это понял: ни слова не сказав, положил он свой романс обратно в карман и, в ответ на предложение Лизы сыграть его еще раз, покачав только головой, значительно сказал:

"Теперь - баста!" - сгорбился, съежился и отошел.

К вечеру пошли всем обществом ловить рыбу. В пруде за садом водилось много карасей и гольцов.

Марью Дмитриевну посадили на кресло возле берега, в тени, постлали ей ковер под ноги, дали лучшую удочку; Антон, как старый, опытный рыболов, предложил ей свои услуги. Он усердно насаживал червяков, шлепал по ним рукою, плевал на них и даже сам закидывал удочку, грациозно наклоняясь вперед всем корпусом. Марья Дмитриевна в тот же день отозвалась о нем Федору Иванычу следующей фразой на институтско-французском языке: "Il n'y a plus maintenant de ces gens comme ca comme autrefois" {"Теперь уже нет таких слуг, как бывало" (франц.).}. Лемм с двумя девочками отправился подальше, к самой плотине; Лаврецкий поместился возле Лизы. Рыба клевала беспрестанно; выхваченные караси то и дело сверкали в воздухе своими то золотыми, то серебряными боками; радостные восклицания девочек не умолкали; сама Марья Дмитриевна изнеженно взвизгнула раза два. Реже всех бралось у Лаврецкого и у Лизы; вероятно, это происходило оттого, что они меньше других обращали внимания на ловлю и дали поплавкам своим подплыть к самому берегу.

Красноватый высокий камыш тихо шелестил вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода, и разговор у них шел тихий. Лиза стояла на маленьком плоту; Лаврецкий сидел на наклоненном стволе ракиты; на Лизе было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой; соломенная шляпа висела у ней на одной руке, - другою она с некоторым усилием поддерживала гнуткое удилище. Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка, и думал: "О, как мило стоишь ты над моим прудом!" Лиза не оборачивалась к нему, а смотрела на воду и не то щурилась, не то улыбалась. Тень от близкой липы падала на обоих.

- А знаете ли, - начал Лаврецкий, - я много размышлял о нашем последнем разговоре с вами и пришел к тому заключению, что вы чрезвычайно добры.

- Я совсем не с тем намерением... - возразила было Лиза - и застыдилась.

- Вы добры, - повторил Лаврецкий. - Я топорный человек, а чувствую, что все должны вас любить. Вот хоть бы Лемм; он просто влюблен в вас.

Брови у Лизы - не то чтобы нахмурились, а дрогнули; это с ней всегда случалось, когда она слышала что-нибудь неприятное.

- Очень он мне был жалок сегодня, - подхватил Лаврецкий, - с своим неудавшимся романсом. Быть молодым и не уметь - это сносно; но состариться и не быть в силах - это тяжело. И ведь обидно то, что не чувствуешь, когда уходят силы. Старику трудно переносить такие удары!.. Берегитесь, у вас клюет... Говорят, - прибавил Лаврецкий, помолчав немного, - Владимир Николаич написал очень милый романс.

- Да, - отвечала Лиза, - это безделка, но недурная.

- А как, по-вашему, - спросил Лаврецкий, - хороший он музыкант?

- Мне кажется, у него большие способности к музыке; но он до сих пор не занимался ею как следует.

- Так. А человек он хороший?

Лиза засмеялась и быстро взглянула на Федора Иваныча.

- Какой странный вопрос! - воскликнула она, вытащила удочку и далеко закинула ее снова.

- Отчего же странный? Я спрашиваю о нем у вас как человек, недавно сюда приехавший, как родственник.

- Как родственник?

- Да. Ведь я вам, кажется, довожусь дядей?

- У Владимира Николаича доброе сердце, - заговорила Лиза, - он умен; maman его очень любит.

- А вы его любите?

- Он хороший человек; отчего же мне его не любить?

- А! - промолвил Лаврецкий и умолк. Полупечальное, полунасмешливое выражение промелькнуло у него на лице. Упорный взгляд его смущал Лизу, но она продолжала улыбаться. - Ну, и дай бог им счастья! - пробормотал он, наконец, как будто про себя, и отворотил голову.

Лиза покраснела.

- Вы ошибаетесь, Федор Иваныч, - сказала она, - вы напрасно думаете...

А разве вам Владимир Николаич не нравится? - спросила она вдруг.

- Не нравится.

- Отчего же?

- Мне кажется, сердца-то у него и нету.

Улыбка сошла с лица Лизы.

- Вы привыкли строго судить людей, - промолвила она после долгого молчанья.

- Я? - Не думаю. Какое право имею я строго судить других, помилуйте, когда я сам нуждаюсь в снисхождении? Или вы забыли, что надо мной один лени- вый не смеется?.. А что, - прибавил он, - сдержали вы свое обещание?

- Какое?

- Помолились вы за меня?

- Да, я за вас молилась и молюсь каждый день. А вы, пожалуйста, не говорите легко об этом.

Лаврецкий начал уверять Лизу, что ему это и в голову не приходило, что он глубоко уважает всякие убеждения; потом он пустился толковать о религии, о ее значении в истории человечества, о значении христианства...

- Христианином нужно быть, - заговорила не без некоторого усилия Лиза, - не для того, чтобы познавать небесное... там... земное, а для того, что каждый человек должен умереть.

Лаврецкий с невольным; удивлением поднял глаза на Лизу и встретил ее взгляд.

- Какое это вы промолвили слово! - сказал он.

- Это слово не мое, - отвечала она.

- Не ваше... Но почему вы заговорили о смерти?

- Не знаю. Я часто о ней думаю.

- Часто?

- Да.

- Этого не скажешь, глядя на вас теперь: у вас такое веселое, светлое лицо, вы улыбаетесь...

- Да, мне очень весело теперь, - наивно возразила Лиза.

Лаврецкому захотелось взять ее обе руки и крепко стиснуть их...

- Лиза, Лиза, - закричала Марья Дмитриевна, - поди сюда, посмотри, какого карася я поймала.

- Сейчас, maman, - отвечала Лиза и пошла к ней, а Лаврецкий остался на своей раките. "Я говорю с ней, словно я не отживший человек", - думал он.

Уходя, Лиза повесила свою шляпу на ветку; с странным, почти нежным чувством посмотрел Лаврецкий на эту шляпу, на ее длинные, немного помятые ленты. Лиза скоро к нему вернулась и опять стала на плот.

- Почему же вам кажется, что у Владимира Николаича сердца нет? - спросила она несколько мгновений спустя.

- Я вам уже сказал, что я мог ошибиться; а впрочем, время все покажет.

Лиза задумалась. Лаврецкий заговорил о своем житье-бытье в Васильевском, о Михалевиче, об Антоне; он чувствовал потребность говорить с Лизой, сообщить ей все, что приходило ему в душу: она так мило, так внимательно его слушала; ее редкие замечания и возражения казались ему так просты и умны. Он даже сказал ей это.

Лиза удивилась.

- Право? - промолвила она, - а я так думала, что у меня, как у моей горничной Насти, своих слов нет. Она однажды сказала своему жениху: тебе должно быть скучно со мною; ты мне говоришь все такое хорошее, а у меня _своих_ слов нету.

"И слава богу!" - подумал Лаврецкий.