Часть 11 - "Новь" - Роман И.С.Тургенева

Этими гостями оказались наши старинные знакомые, Остродумов и Машурина.

Оба сидели в небольшой, крайне плохо убранной гостиной маркеловского дома и при свете керосиновой лампы пили пиво и курили табак. Они не удивились прибытию Нежданова; они знали, что Маркелов намеревался привезти его с собой, но Нежданов очень удивился им. Когда он вошел, Остродумов промолвил:

"Здравствуй, брат!" - и только; Машурина сперва побагровела вся, потом протянула руку. Маркелов объяснил Нежданову, что Остродумов и Машурина присланы по "общему делу", которое теперь скоро должно осуществиться; что они с неделю тому назад выехали из Петербурга; что Остродумов остается в С...й губернии для пропаганды, а Машурина едет в К. для свидания с одним человеком.

Маркелов внезапно раздражился, хотя никто ему не противоречил; сверкая глазами, кусая усы, он начал говорить взволнованным, глухим, но отчетливым голосом о совершаемых безобразиях, о необходимости безотлагательного действия, о том, что, в сущности, все готово - и мешкать могут одни трусы; что некоторая насильственность необходима, как удар ланцета по нарыву, как бы зрел этот нарыв ни был! Он несколько раз повторил это сравнение с ланцетом: оно ему, очевидно, нравилось, он его не придумал, а вычитал где-то. Казалось, что, потеряв всякую надежду на взаимность со стороны Марианны, он уже ничего не жалел, а только думал о том, как бы приняться поскорей "за дело". Он говорил, точно топором рубил, безо всякой хитрости, резко, просто и злобно: слова однообразно и веско выскакивали одно за другим из побледневших его губ, напоминая отрывистый лай строгой и старой дворовой собаки. Он говорил о том,что хорошо знает окрестных мужиков, фабричных - и что есть между ними дельные люди, - как, например, голоплецкий Еремей, - которые сию минуту пойдут на что угодно. Этот голоплецкий Еремей, Еремей из деревни Голоплек, беспрестанно приходил ему на язык. Через каждые десять слов он ударял правой рукою - не ладонью, а ребром руки - по столу, а левой тыкал в воздух, отделив указательный палец. Эти волосатые, сухие руки, этот палец, этот гудевший голос, эти пылавшие глаза производили впечатление сильное. В течение дороги Маркелов с Неждановым говорил мало; в нем желчь накоплялась... но тут его прорвало. Машурина и Остродумов одобряли его улыбкой, взором, иногда коротким восклицанием; а с Неждановым произошло нечто странное. Сперва он пытался возражать; упомянул о вреде поспешности, преждевременных необдуманных поступков; главное - он дивился тому, что как это уж так все решено - и сомнений нет, и не для чего ни справляться с обстоятельствами, ни даже стараться узнать, чего, собственно, хочет народ?..

Но потом все нервы его натянулись как струны, затрепетали - и он с каким-то отчаянием, чуть не со слезами ярости на глазах, с прорывавшимся криком в голосе принялся говорить в том же духе, как и Маркелов, пошел даже дальше, чем тот. Что побудило его к этому - сказать трудно: раскаяние ли в том, что он как будто ослабел в последнее время, досада ли на себя и на других, потребность ли заглушить какой-то внутренний червь, желание ли, наконец, показать себя перед новоприбывшими эмиссарами ... или слова Маркелова, точно, подействовали на него, зажгли в нем кровь? До самой зари продолжалась беседа; Остродумов и Машурина не вставали с своих стульев, а Маркелов и Нежданов не садились. Маркелов стоял на одном и том же месте, ни дать ни взять часовой; а Нежданов все расхаживал по комнате - неровными шагами, то медленно, то торопливо. Говорили о предстоявших мерах и средствах, о роли, которую каждый должен был взять на себя, разбирали и связывали в пачки разные книжонки и отдельные листы; упомянули о купце из раскольников, некоем Голушкине, весьма надежном, хотя и необразованном человеке, о молодом пропагандисте Кислякове, который очень, мол, знающ, но уже чересчур юрок и слишком высокого мнения о собственных талантах; произнесли также имя Соломина...

- Это тот, что бумагопрядильной фабрикой заведывает ? - спросил Нежданов, вспомнив сказанное о нем за столом у Сипягиных.

- Он самый и есть, - промолвил Маркелов, - надо вам с ним познакомиться; мы его еще не раскусили, но дельный, дельный человек.

Еремей из Голоплек опять явился на сцену. К нему присоединился сипягинский Кирилло и еще какой-то Менделей, по прозвищу Дутик; только на этого Дутика положиться было трудно: в трезвом виде храбр, а в пьяном труслив; и почти всегда пьян бывает.

- Ну, а собственно из ваших людей, - спросил Нежданов Маркелова, - есть на кого положиться?

Маркелов отвечал, что есть; однако ни одного из них не назвал по имени и пустился толковать о городских мещанах и семинаристах, которые были, впрочем, более полезны тем, что очень крепки телесной силой и уж как примутся действовать кулаками - так уж ну! Нежданов полюбопытствовал насчет дворян. Маркелов отвечал ему, что есть человек пять-шесть из молодых, один из них даже немец - и самый радикальный; только известное дело: на немца рассчитывать нечего... как раз надует или продаст! Да вот надо подождать,какие сведения доставит Кисляков. Нежданов полюбопытствовал также насчет военных. Тут Маркелов запнулся, подергал свои длинные бакенбарды и объявил наконец, что ничего - пока - решительного нет... вот разве что Кисляков откроет.

- Да кто такой этот Кисляков? - нетерпеливо воскликнул Нежданов.

Маркелов значительно усмехнулся и сказал, что это человек ... такой человек...

- Я его, впрочем, знаю мало, - прибавил он, - всего два раза с ним виделся; но какие письма этот человек пишет, какие письмам Я вам покажу...

Вы удивитесь! просто - огонь! И какая деятельность! Раз пять или шесть всю Россию вдоль и поперек проскакал... и с каждой станции письмо в десять - двенадцать страниц!!

Нежданов вопросительно посмотрел на Остродумова; но тот сидел как истукан и даже бровью не шевельнул; а Машурина сложила губы в горькую усмешку и тоже - хоть бы чукнула! Нежданов вздумал было порасспросить Маркелова насчет его преобразований в социальном духе, по хозяйству...но тут Остродумов вмешался.

- К чему об этом толковать теперь? - заметил он,- все равно надо будет все потом переделать.

Разговор возвратился опять на политическую почву. Тайный внутренний червь продолжал точить и грызть Нежданова; но чем эта грызь была сильней, тем громче и бесповоротнее говорил он. Он выпил всего один стакан пива; но ему от времени до времени казалось, что он совсем опьянел - и голова его кружилась, и сердце стучало с болезненной потяготой. Когда же, наконец, в четвертом часу ночи прения прекратились и собеседники, минуя спавшего в передней казачка, разбрелись по своим углам, Нежданов, прежде чем лег в постель, долго стоял неподвижно вперив глаза перед собою в пол. Ему чудился постоянный, горестный, душу щемивший звук во всем, что произносил Маркелов:

самолюбие этого человека не могло не быть оскорбленным, он должен был страдать, его надежды на личное счастие рушились - и, однако, как он себя забывал, как отдавался тому, что признавал за истину! Ограниченный субъект, думалось Нежданову... Но не во сто ли раз лучше быть таким ограниченным субъектом, чем таким... таким, каким я, например, чувствую себя?!

Но тут он возмутился против собственного уничижения.

"Почему же так? Разве я тоже не сумею собой пожертвоватъ? Погодите, господа... И ты, Паклин, убедишься со временем, что я, хоть и эстетик, хоть и пишу стихи..." Он сердито вскинул волосы рукою, скрипнул зубами и, торопливо сдернув с себя одежду, бросился в холодную и сырую постель.

- Спокойной ночи! - раздался за дверью голос Машуриной, - я - ваша соседка.

- Прощайте, - отвечал Нежданов и тут же вспомнил, что она в течение вечера не спускала с него глаз.

- Чего ей нужно? - шепнул он про себя, и стыдно ему стало. "Ах, хоть бы поскорее заснуть!" Но с нервами сладить трудно... и солнце стояло уже довольно высоко на небе, когда он наконец заснул тяжелым и безотрадным сном.

На другое утро он встал поздно, с головною болью. Он оделся, подошел к окну мезонина, в котором находилась его комната, и увидал, что у Маркелова, собственно, и усадьбы не было никакой: флигелек его стоял на юру, недалеко от рощи. Амбарчик, конюшня, погребок, избушка с полуобвалившейся соломенной крышей - с одной стороны; с другой - крохотный пруд, огородец, конопляник и другая избушка с такою же крышей; вдали рига, молотильный сарайчик и пустое гумно - вот и вся "благодать", представлявшаяся взорам. Все казалось бедным, утлым, и не то чтобы заброшенным или одичалым, а так-таки никогда не расцветшим, как плохо принявшееся деревцо. Нежданов сошел вниз. Машурина сидела в столовой за самоваром и, по-видимому, его дожидалась. Он узнал от нее, что Остродумов уехал по делу и раньше двух недель не вернется, а хозяин пошел возиться с батраками. Так как май уже близился к концу и спешных работ никаких не было, то Маркелов вздумал собственными средствами свести небольшую березовую рощу - и отправился туда с утра.

Нежданов чувствовал странную усталость на душе. Накануне так много было говорено о невозможности долее медлитъ, о том, что оставалось только "приступить". Но как приступить, к чему - да еще безотлагательно? У Машуриной нечего было спрашивать: она не ведала колебаний; она не сомневалась в том, что ей нужно было делать, а именно: ехать в К. Дальше она не заглядывала. Нежданов не знал, что сказать ей, и, напившись чаю, надел шапку и пошел по направлению березовой рощи. На дороге ему попались мужики, ехавшие с навозницы, бывшие крестьяне Маркелова. Он заговорил с ними...

толку большого он от них не добился. Они тоже казались усталыми - но физической, обыкновенной усталостью, нисколько не похожею на то чувство, которое испытывал он. Прежний их помещик, по их словам, был барин простой, только чудаковатый; они пророчили ему разорение - потому порядков не знает и все на свой салтык норовит, не так, как отцы. И мудрен тоже бывает - не поймешь его, хоть ты что! - а добре добр! Нежданов отправился дальше и наткнулся на самого Маркелова.

Он шел, окруженный целой толпою работников; издали можно было видеть, как он им что-то пояснял, толковал, а потом махнул рукой... значит: бросил!

Рядом с ним выступал его приказчик, малый молодой и подслеповатый, безо всякой представительности в осанке. Приказчик этот беспрестанно повторял:

"Это как будет вам угодно-с",- к великой досаде его начальника, который ожидал от него больше самостоятельности. Нежданов подошел к Маркелову - и увидал на лице его выражение такой же душевной усталости, какую ощущал он сам. Они поздоровались; Маркелов тотчас заговорил - правда, вкратце - о вчерашних "вопросах", о близости переворота; но выражение усталости не покидало его лица. Он был весь в пыли, в поту; древесные стружки, зеленые нити моху прицепились к его платью, голос его охрип... Окружавшие его люди помалчивали: они не то трусили, не то посмеивались ... Нежданов глядел на Маркелова - и слова Остродумова снова зазвучали в его голове: "К чему это?

Все равно надо будет потом все переделать!" Один провинившийся работник начал упрашивать Маркелова, чтобы тот снял с него штраф... Маркелов сначала рассердился и закричал неистово, а потом простил... "Все равно надо будет потом все переделать..." Нежданов попросил у него лошадей и экипажа, чтобы вернуться домой; Маркелов словно удивился его желанию, однако отвечал, что все тотчас будет готово.

Он вернулся домой вместе с Неждановым... Он на ходу шатался от изнеможения.

- Что с вами? - спросил Нежданов.

- Измучился!! - свирепо проговорил Маркелов. - Как ты с этими людьми ни толкуй, сообразить они ничего не могут - и приказаний не исполняют... Даже по-русски не понимают. Слово: "участок" им хорошо известно... а "участие" ... Что такое участие? Не понимают! А ведь тоже русское слово, черт возьми!

Воображают, что я хочу им участок дать! (Маркелов вздумал разъяснить крестьянам принцип ассоциации и ввести ее у себя, а они упирались. Один из них даже сказал по этому поводу: "Была яма глубока... а теперь и дна не видать...", а все прочие крестьяне испустили глубокий, дружный вздох, что совсем уничтожило Маркелова.) Вошедши в дом, он отпустил свою свиту и стал распоряжаться насчет экипажа и лошадей и насчет завтрака. Прислуга его состояла из казачка, кухарки, кучера и какого-то очень древнего старика с заросшими ушами, в длиннополом мухояровом кафтане, бывшего камердинера его деда. Этот старик постоянно, с глубокой унылостью глядел на своего барина, а впрочем, ничего не делал и вряд ли был в состоянии сделать что-нибудь; но присутствовал неотлучно, прикорнув на сундучке.

Позавтракавши яйцами вкрутую, кильками и окрошкой (горчицу подал казачок в старой помадной банке, уксус в одеколонной склянке), Нежданов сел в тот же самый тарантас, в котором приехал накануне; но вместо трех лошадей ему заложили только двух: третью заковали - и она охромела. В течение завтрака Маркелов говорил мало, ничего не ел и дышал усиленно...

Произнес два-три горьких слова о своем хозяйстве - и опять махнул рукой...

"Все равно надо будет потом все переделать". Машурина попросила Нежданова довезти ее до города: ей понадобилось съездить туда для некоторых покупок; "а вернуться из города я могу пешком - а не то к обратному мужичку на телегу подсяду". Провожая их обоих до крыльца, Маркелов упомянул о том, что вскорости опять пришлет за Неждановым - и тогда... тогда (он встрепенулся и опять приободрился) надо будет окончательно условиться; что Соломин тоже тогда приедет; что он, Маркелов, ждет только известия от Василья Николаевича - и тогда останется одно: немедленно "приступить", так как народ (тот самый народ, который не понимает слова "участие") дольше ждать не согласен!

- А что же, вы хотели показать мне письма этого... как бишь его?

Кислякова? - спросил Нежданов.

- После... после, - поспешно проговорил Маркелов. - Тогда уже все - разом.

Тарантас тронулся.

- Будьте готовы! - раздался в последний раз голос Маркелова. Он стоял на крыльце, а рядом с ним с тою же неизменной унылостью во взгляде, вытянув сгорбленный стан, заложив обе руки за спину, распространяя запах ржаного хлеба и мухояра и ничего не слыша, стоял "из слуг слуга", дряхлый дедовский камердинер.

До самого города Машурина молчала, только покуривала папиросу.

Приближаясь к заставе, она вдруг громко вздохнула.

- Жаль мне Сергея Михайловича, - промолвила она, и лицо ее омрачилось.

- Захлопотался он совсем, - заметил Нежданов, - мне кажется, хозяйство его идет плохо.

- Мне не оттого его жаль.

- Отчего же?

- Несчастный он человек, неудачливый!.. Уж на что лучше его... ан нет!

Не годится!

Нежданов посмотрел на свою спутницу.

- Да вам разве что-нибудь известно?

- Ничего мне не известно... а всякий это чувствует по себе. Прощайте, Алексей Дмитрич.

Машурина вылезла из тарантаса - а час спустя Нежданов - уже въезжал на двор сипягинского дома. Не очень хорошо он себя чувствовал... Ночь он провел без сна... и потом все эти словопрения... эти толки...

Красивое лицо выглянуло из окна и дружелюбно ему улыбнулось... Это Сипягина приветствовала его возвращение .

"Какие у ней глаза!" - подумалось ему.